Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала
вы сказали, а потом
и я сказал. «Э! — сказали
мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то
и есть этот чиновник.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому
вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я
вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да
и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе…
И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «
Мы, говорит,
и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он
вас по почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем
нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз
и того… как там следует — чтобы
и уши не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот
вы, Аммос Федорович, первый
и начните.
Осип. «Еще, говорит,
и к городничему пойду; третью неделю барин денег не плотит. Вы-де с барином, говорит, мошенники,
и барин твой — плут. Мы-де, говорит, этаких шерамыжников
и подлецов видали».
Все (пристают к нему). Нет,
вы не только о собаках,
вы и о столпотворении… Нет, Аммос Федорови, не оставляйте
нас, будьте отцом нашим!.. Нет, Аммос Федорович!
Трудись! Кому
вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия — не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У
нас труду не учатся.
У
нас чиновник плохонький,
И тот полов не выметет,
Не станет печь топить…
Скажу я
вам, не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне поют: «Трудись...
Чуть дело не разладилось.
Да Климка Лавин выручил:
«А
вы бурмистром сделайте
Меня! Я удовольствую
И старика,
и вас.
Бог приберет Последыша
Скоренько, а у вотчины
Останутся луга.
Так будем
мы начальствовать,
Такие
мы строжайшие
Порядки заведем,
Что надорвет животики
Вся вотчина… Увидите...
«Не сами… по родителям
Мы так-то…» — братья Губины
Сказали наконец.
И прочие поддакнули:
«Не сами, по родителям!»
А поп сказал: — Аминь!
Простите, православные!
Не в осужденье ближнего,
А по желанью вашему
Я правду
вам сказал.
Таков почет священнику
В крестьянстве. А помещики…
«Не все между мужчинами
Отыскивать счастливого,
Пощупаем-ка баб!» —
Решили наши странники
И стали баб опрашивать.
В селе Наготине
Сказали, как отрезали:
«У
нас такой не водится,
А есть в селе Клину:
Корова холмогорская,
Не баба! доброумнее
И глаже — бабы нет.
Спросите
вы Корчагину
Матрену Тимофеевну,
Она же: губернаторша...
— А кто сплошал,
и надо бы
Того тащить к помещику,
Да все испортит он!
Мужик богатый… Питерщик…
Вишь, принесла нелегкая
Домой его на грех!
Порядки наши чудные
Ему пока в диковину,
Так смех
и разобрал!
А
мы теперь расхлебывай! —
«Ну…
вы его не трогайте,
А лучше киньте жеребий.
Заплатим
мы: вот пять рублей...
Идем домой понурые…
Два старика кряжистые
Смеются… Ай, кряжи!
Бумажки сторублевые
Домой под подоплекою
Нетронуты несут!
Как уперлись:
мы нищие —
Так тем
и отбоярились!
Подумал я тогда:
«Ну, ладно ж! черти сивые,
Вперед не доведется
вамСмеяться надо мной!»
И прочим стало совестно,
На церковь побожилися:
«Вперед не посрамимся
мы,
Под розгами умрем...
И рассказали странники,
Как встретились нечаянно,
Как подрались, заспоривши,
Как дали свой зарок
И как потом шаталися,
Искали по губерниям
Подтянутой, Подстреленной,
Кому живется счастливо.
Вольготно на Руси?
Влас слушал —
и рассказчиков
Глазами мерял: — Вижу я,
Вы тоже люди странные! —
Сказал он наконец. —
Чудим
и мы достаточно.
А
вы —
и нас чудней...
Пришел
и сам Ермил Ильич,
Босой, худой, с колодками,
С веревкой на руках,
Пришел, сказал: «Была пора,
Судил я
вас по совести,
Теперь я сам грешнее
вас:
Судите
вы меня!»
И в ноги поклонился
нам.
Правдин.
Мы вас теперь не кликали,
и вы можете идти, куда шли.
Г-жа Простакова. Бог
вас знает, как
вы нынче судите. У
нас, бывало, всякий того
и смотрит, что на покой. (Правдину.) Ты сам, батюшка, других посмышленее, так сколько трудисся! Вот
и теперь, сюда шедши, я видела, что к тебе несут какой-то пакет.
Ходя по улицам с опущенными глазами, благоговейно приближаясь к папертям, они как бы говорили смердам:"Смотрите!
и мы не гнушаемся общения с
вами!", но, в сущности, мысль их блуждала далече.
—
Вам, старички-братики,
и книги в руки! — либерально прибавил он, — какое количество по душе назначите, я наперед согласен! Потому теперь у
нас время такое: всякому свое, лишь бы поронцы были!
—
И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино?
и за что, мол,
вы так
нас порочите, что
и места другого, кроме как у чертовой матери, для
нас не нашли?
— Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ сей в себе еще не заключает, но прошу
вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом не завершается! По времени выполним
и остальное достолюбезное
нам дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше на бога!
— Да вот посмотрите на лето. Отличится.
Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу родному стараюсь. Я
и сам не люблю дурно делать
и другим не велю. Хозяину хорошо,
и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
— Благодарим покорно.
Мы вами, кажется,
и так много довольны.
— Нет, я думаю, княгиня устала,
и лошади ее не интересуют, — сказал Вронский Анне, предложившей пройти до конного завода, где Свияжский хотел видеть нового жеребца. —
Вы подите, а я провожу княгиню домой,
и мы поговорим, — сказал он, — если
вам приятно, — обратился он к ней.
— Нет, право, я иногда жалею, что послушалась мама. Как бы хорошо было в деревне! А то я
вас всех измучала,
и деньги
мы тратим…
— Нет, всё-таки весело.
Вы видели? — говорил Васенька Весловский, неловко влезая на катки с ружьем
и чибисом в руках. — Как я славно убил этого! Не правда ли? Ну, скоро ли
мы приедем на настоящее?
— Да вот я
вам скажу, — продолжал помещик. — Сосед купец был у меня.
Мы прошлись по хозяйству, по саду. «Нет, — говорит, — Степан Васильич, всё у
вас в порядке идет, но садик в забросе». А он у меня в порядке. «На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо. Ведь их тысяча лип, из каждой два хороших лубка выйдет. А нынче лубок в цене,
и струбов бы липовеньких нарубил».
—
Вы найдете опору, ищите ее не во мне, хотя я прошу
вас верить в мою дружбу, — сказала она со вздохом. — Опора наша есть любовь, та любовь, которую Он завещал
нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так знал Алексей Александрович. — Он поддержит
вас и поможет
вам.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у
вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый.
И я тебе говорил
и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания
и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги
мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Здесь Христос невидимо предстоит, принимая вашу исповедь, — сказал он, указывая на Распятие. — Веруете ли
вы во всё то, чему учит
нас Святая Апостольская Церковь? — продолжал священник, отворачивая глаза от лица Левина
и складывая руки под эпитрахиль.
Я не виню
вас,
и Бог мне свидетель, что я, увидев
вас во время вашей болезни, от всей души решился забыть всё, что было между
нами,
и начать новую жизнь.
— Как я рада, что
вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала
и только что хотела выпить чашку чаю, пока они приедут. А
вы бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли.
Мы с
вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
— Вот если б я знала, — сказала Анна, — что ты меня не презираешь…
Вы бы все приехали к
нам. Ведь Стива старый
и большой друг Алексея, — прибавила она
и вдруг покраснела.
— Да
вы и то, кажется, мало спите.
Нам веселей, как у хозяина на глазах…
―
Вы говорите ― нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно! Только что
вы побороли одну сторону, другие вырастают,
и опять борьба. Если не иметь опоры в религии, ― помните,
мы с
вами говорили, ― то никакой отец одними своими силами без этой помощи не мог бы воспитывать.
Правда, мужики этой компании, хотя
и условились вести это дело на новых основаниях, называли эту землю не общею, а испольною,
и не раз
и мужики этой артели
и сам Резунов говорили Левину: «получили бы денежки за землю,
и вам покойнее
и нам бы развяза».
— А!
Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. —
Вы, верно, из отпуска? — сказал он
и, не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
— Нет,
мы шли только затем, чтобы
вас вызвать,
и благодарю, — сказала она, как подарком, награждая его улыбкой, — что
вы пришли. Что за охота спорить? Ведь никогда один не убедит другого.
«Мне нужно переговорить с
вами о важном
и грустном деле. Там
мы условимся, где. Лучше всего у меня, где я велю приготовить ваш чай. Необходимо. Он налагает крест, но Он дает
и силы», прибавила она, чтобы хоть немного приготовить его.
— Знаете,
вы напоминаете мне анекдот о советах больному: «
вы бы попробовали слабительное». — «Давали: хуже». — «Попробуйте пиявки». — «Пробовали: хуже». — «Ну, так уж только молитесь Богу». — «Пробовали: хуже». Так
и мы с
вами. Я говорю политическая экономия,
вы говорите — хуже. Я говорю социализм — хуже. Образование — хуже.
— Как
вы смешны, — сказала Дарья Александровна с грустною усмешкой, несмотря на волненье Левина. — Да, я теперь всё больше
и больше понимаю, — продолжала она задумчиво. — Так
вы не приедете к
нам, когда Кити будет?
— А что за прелесть моя Варенька! А? — сказала Кити мужу, как только Сергей Иванович встал. Она сказала это так, что Сергей Иванович мог слышать ее, чего она, очевидно, хотела. —
И как она красива, благородно красива! Варенька! — прокричала Кити, —
вы будете в мельничном лесу?
Мы приедем к
вам.
— Если
вы приехали к
нам,
вы, единственная женщина из прежних друзей Анны — я не считаю княжну Варвару, — то я понимаю, что
вы сделали это не потому, что
вы считаете наше положение нормальным, но потому, что
вы, понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее
и хотите помочь ей. Так ли я
вас понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
— Поедемте с
нами за грибами,
вы нам места̀ покажете. — Агафья Михайловна улыбнулась, покачала головой, как бы говоря: «
и рада бы посердиться на
вас, да нельзя».
— Но если женщины, как редкое исключение,
и могут занимать эти места, то, мне кажется,
вы неправильно употребили выражение «правà». Вернее бы было сказать: обязанности. Всякий согласится, что, исполняя какую-нибудь должность присяжного, гласного, телеграфного чиновника,
мы чувствуем, что исполняем обязанность.
И потому вернее выразиться, что женщины ищут обязанностей,
и совершенно законно.
И можно только сочувствовать этому их желанию помочь общему мужскому труду.
— А
мы вот встретились в первый раз после как у
вас, — сказал помещик, — да
и заговорились.
— Я любила его,
и он любил меня; но его мать не хотела,
и он женился на другой. Он теперь живет недалеко от
нас,
и я иногда вижу его.
Вы не думали, что у меня тоже был роман? — сказала она,
и в красивом лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то освещал ее всю.
— Кити играет,
и у
нас есть фортепьяно, нехорошее, правда, но
вы нам доставите большое удовольствие, — сказала княгиня с своею притворною улыбкой, которая особенно неприятна была теперь Кити, потому что она заметила, что Вареньке не хотелось петь. Но Варенька однако пришла вечером
и принесла с собой тетрадь нот. Княгиня пригласила Марью Евгеньевну с дочерью
и полковника.
— Но не так, как с Николенькой покойным…
вы полюбили друг друга, — докончил Левин. — Отчего не говорить? — прибавил он. — Я иногда упрекаю себя: кончится тем, что забудешь. Ах, какой был ужасный
и прелестный человек… Да, так о чем же
мы говорили? — помолчав, сказал Левин.
— Я боюсь, что
вам здесь не совсем хорошо, — сказала она отворачиваясь от его пристального взгляда
и оглядывая комнату. — Надо будет спросить у хозяина другую комнату, — сказала она мужу, —
и потом чтобы
нам ближе быть.
— Константин Дмитрич, — сказала она ему, — растолкуйте мне, пожалуйста, что такое значит, —
вы всё это знаете, — у
нас в Калужской деревне все мужики
и все бабы всё пропили, что у них было,
и теперь ничего
нам не платят. Что это значит?
Вы так хвалите всегда мужиков.
— Но я всё-таки не знаю, что
вас удивляет. Народ стоит на такой низкой степени
и материального
и нравственного развития, что, очевидно, он должен противодействовать всему, что ему чуждо. В Европе рациональное хозяйство идет потому, что народ образован; стало быть, у
нас надо образовать народ, — вот
и всё.